Узор второй

Когда я переступила порог квартиры Поля, хотя это и было уже далеко не первый раз, но тем не менее меня вдруг неожиданно охватил неописуемыей ужас. Я вдруг совершенно отчетливо поняла, что я наделала. Поль, почувствовав мое тревожное состояние, присел передо мной, положив подбородок мне на колени, совсем как большой лохматый пес и, глядя снизу вверх, стал морщить нос и строить забавные гримасы, ну совсем, как мальчишка. Я засмеялась и погрузила пальцы в его гриву, теребя за кудри. Поль блаженно зажмурился. Он просто искрился счастьем. Это успокаивало. Поль сел на пол и быстро-быстро, переплетая русские слова с французскими, заговорил. "Сейчас я должен уйти на работу, - говорил он твердым и уверенным тоном, вселяющим в меня ощущения покоя и надежности, - но сегодня постараюсь обязательно освободиться пораньше. Скоро должна прийти моя горничная - Вили. Она тебя накормит и сделает все, что тебе понадобится. Вили, конечно, не говорит ни по-немецки, ни по-русски, но я ее уже предупредил и не сомневаюсь, что ты сумеешь с ней объясниться". Я чуть ли не подпрыгнула в своем кресле: "Когда это ты успел ее предупредить?! Почему ты был так уверен, что я останусь?!" Поль пожал плечами: "Не знаю. Ты не могла бы уехать. Я это чувствовал. Я видел, что, ты борешься сама с собой, но не хотел на тебя давить. Ты должна была сама принять решение". Потом он сложил руки, как перед молитвой: "Но я тебя просто умоляю: сегодня, в первый день, не выходи одна на улицу. Когда я вернусь, мы с тобой поедем не на машине, а на метро. Я расскажу тебе все его незамысловатые премудрости, мы разработаем по карте города все маршруты, куда ты захочешь пойти одна: или просто погулять, или за покупками или в музеи. Я тебе все-все объясню. Но только не выходи сегодня одна". "А чего ты так опасаешься? - удивилась я. - В конце концов у меня же есть хэнди". "Да...но...- Поль развел руками, и плавно опустил их мне на колени, - но я просто тебя прошу. Мне будет неспокойно, я буду все время думать, что ты потеряешься одна. Я бы дал тебе машину, но тогда я буду бояться еще больше, во-первых, потому что ты не знаешь города и языка, а во-вторых, потому что далеко не каждый опытный иностранец-автомобилист может позволить себе себе удовольствие поднимать адреналин гонками по парижиским улицам". "У меня все равно нет прав. Я не вожу машину," - вздохнула я. Поль был явно удивлен: "Да? Ну так я тебя научу. Это же так просто!" "Мне кажется, что ты решил, будто я остаюсь у тебя на всю жизнь, – мне становилось все спокойнее и веселее. – Ты настроил себе таких планов..." Лицо Поля вдруг стало совершенно серьезным, а глаза печальными и глубокими: "А почему бы и нет," - тихо сказал он, заглядывая мне в глаза. Его руки скользя по моим коленям, плавно добрались до бедер и, обхватив их, казалось, совершенно не желали с ними расставаться. Но...Поль резко вскочил и потряс головой: "Нет-нет! Нужно бежать! Работа! – патетически произнес он. - А то ты меня весь день в постели продержишь, -добавил он, сдерживая смех. "Я ???" – возмутилась я, смеясь и замахиваясь на него кулаками. Он перехватил мои руки, разжал кулаки и прикоснулся губами к раскрытым ему навстречу ладоням, потом обнял меня: "Я очень счастлив, - шепнул он, целуя меня в лоб, как ребенка. – Все! Я поехал!" И как бы отталкивая себя от меня, попятился к выходу. "Отдыхай, смотри телевизор, слушай музыку, загорай на террасе...Загляни в кабинет. Там тебя ждет русская клавиатура. Словом, ты - хозяйка. Делай все, что тебе заблагорассудится!" И послав мне воздушный поцелуй, Поль хлопнул входной дверью.

Меня охватил ужас. Мне стало так страшно одной в его квартире. Я почувствовала себя маленькой девочкой, которая проснулась одна в доме, а мама ушла за покупками. Я поднялась на террасу. Там было тихо и спокойно. Как ни странно, туда наверх не доносился шум улиц, и страх начал постепенно отпускать меня. Немного посидев в шезлонге, я спустилась вниз и стала бесцельно бродить по дому. Вдруг входная дверь распахнулась и...я обомлела...

Нужно сказать, что я всегда знала, что французы – народ демократичный. Поль сам рассказывал мне, что, если бы он начал перечислять недостатки, характеризующие среднестатистического француза, то он должен был говорить без устали с ночи до утра и с утра до ночи и все равно этого было бы недостаточно. О достоинствах, говорил Поль, тоже можно рассказывать столько же, если не больше. Причем, как достоинства, так и недостатки, можно оспаривать, соглашаться с их характеристикой или не соглашаться, но есть одна черта, которую не оспаривает никто: ни ученые-социологи, ни рядовые среднестатистические французы, далекие от науки. И эта основная черта французов - демократичность. И сейчас, дав приют и гражданство представителям своих бывших колоний, Франция с лихвой пожинает плоды своей демократичности: весь Париж заполонен выходцами из африканских и азиатских стран. Если мы, не вникая в социологические исследования, будем исходить лишь из того, что видим на улицах города, то любому бросится в глаза, что во Франции грядет демографический взрыв: европейцев здесь значительно меньше, чем эмигрантов из бывших колоний. И вот сейчас, в квартире Поля, я непосредственно столкнулась с проявлением этой самой пресловутой французской демократичности.

Передо мной стояла огромная, как воздушный шар, вернее, вся состоящая из множества шаров, больших и малых, молодая африканка в весьма экзотическом наряде, что по покрою, что по расцветке. Похоже, на ней был типичный наряд для африканских стран, в котором еще аборигены, сливаясь с экзотической африканской флорой, прятались в джунглях от пришлых на их землю колонизаторов. Это было что-то безумно широкое и пестрое, впитавшее в себя все краски джунглей. Я застыла, как вкопанная. Нет-нет, я никогда не была расисткой, но я первый раз столкнулась с африканкой вот так, в одной квартире, да еще в чьей! Для меня это было более, чем неожиданно. Так вот откуда, как мне и показалось сразу, это совершенно не французское имя.

Вильяминэ, так звали это "воздушное" создание, создающее Полю комфорт и уют, или просто Вили одарила меня белоснежной улыбкой, которая поначалу меня также несколько шокировала. Я подумала, что именно так, предвкушая удовольствие, и должна улыбаться крокодилица, прежде, чем она начнет заглатывать свою жертву. Вили сверкая своими невероятными по размерам зубами, приводящими меня в трепет, пыталась мне что-то сказать, то и дело поправляя на голове совершенно немыслимый, как по форме, так и по размерам, тюрбан. Я не могла не отметить про себя также необычность для глаза человека, не избалованного экзотикой, и этого, элементарного, казалась бы, жеста Вили. Ну как поправляет прическу или шляпу европеец? Конечно, если он не левша и не эксцентрик в цирке, то с правой стороны – правой рукой или с левой стороны – левой. Проверили? Ведь именно так, правда же? Вили же поправила тюрбан правой рукой с левой стороны, но занесла свою огромную полную руку не снизу под подбородком, как это сделал бы европеец, если бы ему вдруг и пришла бы в голову такая фантазия, а сверху, обогнув ею голову и вызвав у меня тем самым опять-таки весьма конкретные ассоциации. Но мое оцепенение, пожалуй, переходило уже все допустимые нормы приличия. Правда, очень скоро мои первые настороженные впечатления окончательно рассеялись. Печально-справедливо сказал Эзоп: "К уродству привыкаешь, как и к красоте любимой женщины".

Вили передвигалась по дому с грацией утомленной слонихи, неся себя и перекатывая при ходьбе свои огромные шары, которые с трудом прикрывали широкие складки ее экзотического наряда. Жестами она пригласила меня к столику, на котором накрыла для меня что-то, как мне показалось, на первый взгляд, вполне съедобное, во всяком случае, я очень надеялась, что это блюдо было приготовленно не из выловленных в цветах кузнечиков, и рискнула попробовать. Тем временем Вили, ослепляя меня своими огромными белоснежными зубами, которым позавидовал бы волк из сказки про "Красную шапочку", занималась наведением чистоты и без того в стерильной квартире. Мне казалось, что я сплю и мне снится сон из какого-то телесериала, которыми я никогда в жизни не увлекалась.

У Вили зазвонил хэнди, и, судя по ее разговору, взглядам, которые она бросала на меня и знакам, которые она мне подавала, это звонил Поль, узнать, как я обживаюсь в его доме. Мне стало очень смешно: он звонил не мне, потому что, если говорить, глядя в глаза друг другу мы еще могли, то по телефону, когда не было глаз, жестов, мимики – это было значительно сложнее. "Я, как собака,- подумала я,- и мой новый хозяин звонит своей домработнице узнать, не погрызла ли я его домашние тапки". Эта мысль была бы очень забавной, если бы не была бы к тому же и столь грустной.

Поговорив с Полем, Вили жестами дала мне понять, что, если мне нужно что–либо постирать, погладить, то, чтобы я ей это подготовила. И тут до меня дошло, что я все-таки для нее не собака, а новая хозяйка, только глухонемая. Но эта мысль показалось мне также малоутешительной. Я поблагодарила и отказалась. Еще этого мне не хватало! "Интересно, сколько таких хозяек она перевидала за время своей работы в этом доме," - вдруг зашевелилась у меня в голове маленькая взъерошенная мысль, но я тут же цыкнула на нее: "Брысь отсюда! Не твое дело!" И она, противно попискивая, трусливо ускакала на своих тоненьких ножках, чтобы затаиться и выскочить на свет при более благоприятных обстоятельствах.

Я отправилась в кабинет Поля, чтобы не крутиться у Вили под ее могучими ногами. Она занималась наведением лоска в квартире, вылизывая каждый квадратный сантиметр с такой тщательностью, которой мог бы позавидовать ювелир или часовых дел мастер. Хотя я не знаю, что там нужно было убирать: квартира и так блистала чистотой, но Вили продолжала усиленно пылесосить и смахивать несуществующую пыль.

Позднее Поль мне рассказал, откуда в его доме появилась эта женщина. Вместе с ним работал выходец с африканского континента, получивший образование в Москве и знавший очень неплохо русский язык. Вили была его сестрой, и он всячески помогал ей и ее семье, а также дал ей свои рекомендации для работы у Поля. Позже Поль познакомил меня с этим молодым красивым негром атлетического сложения, но это грустная история, история недопонимания, история ссоры и обиды, о которой мне неприятно вспоминать даже сейчас, и, возможно, моя память еще выложит свой черный узор в моем сверкающем калейдоскопе счастья, но...не сейчас...А пока...Пока...Я стала рассматривать полки с книгами и, улыбаясь, подумала, что, наверное, подобные же ощущения испытывала Татьяна в кабинете Онегина. Мне было очень интересно разглядывать библиотеку Поля. Но что я могла там разобрать? Разве что посмотреть картинки, благо великолепных альбомов по искусству у него было в изобилии. Я взяла с собой несколько увесистых томов и поднялась на террасу. Вили, сияя улыбкой, и там умудрилась меня найти и принесла мне поднос с апельсиновым соком и фруктами. "Наверное, Поль сказал ей по телефону, чтобы она откормила меня до своих габаритов, не меньше," - подумала я с ужасом, но все же поблагодарив, из вежливости сделала глоток.

Я уже стала успокаиваться, мне не было уже так страшно, как в первую минуту, когда я осталась совсем одна, но все же я чувствовала себя, как в клетке: я не была свободна. Я не могла войти и выйти, куда я хочу и когда я этого хочу. Нет, конечно, никто не ограничивал моей свободы и тем не менее это состояние меня не отпускало. И, когда в дверях возник Поль, меня охватило такое радостное волнение, что я даже испугалась. "Ну не хочу я так привязываться к нему! Не хочу! И почему я не уехала," - шевелились в голове запоздалые мысли раскаяния, но это были не мои мысли. На самом деле, я была бесконечно счастлива, что мы вместе. Вручив мне свою неизменную розу и совершив свой обычный ритуал поцелуя руки, Поль ринулся в душ. Выскочив оттуда, он, не желая даже слушать об еде, потянул меня в спальню, сказав, что дневной сон - это обязательное условие здорового образа жизни. "Сон?" – смеясь переспросила я. "Мне простительно ошибаться. Я только пять дней, как вообще узнал о существовании русского языка," - улыбался Поль, укладывая меня на свою огромную кровать.

Спустя часа два мы уже спускались по заваленному пивными банками и обрывками газет подземному переходу метро.

О наших прогулках по Парижу в тот вечер и все девять вечеров, можно говорить...говорить и говорить...Каждый вечер был похож на предыдущие и в то же время совершенно не похож один на другой. И каждый вечер, мне казалось, что именно так я и могла бы провести всю свою оставшуюся жизнь. Но я изничтожала эти непрошенные мысли на корню, еще нерожденными, а они все выскакивали и выскакивали откуда-то из глубин подсознания, дразня и подхохатывая, над моими напрасными стараниями.

Вот я опять вращаю калейдоскоп памяти и передо мной всплывает прогулка по вечерней Сене на речном трамвайчике под щемящую душу песню Эдит Пиаф. Мы с Полем сидели у самой воды, и берег левый, берег правый манили нас к себе, мерцающими огнями уличных фонарей и окон, освещающими расстворяющийся в вечерних сумерках уходящий во вчера день. Поль не хотел мешать другим туристам своими рассказами и посоветовал мне все же взять трубку, прикрепленную к креслу, в которой, если нажать на кнопку "пять", то в ухе немедленно возникает русский аудиогид с подробнейшим описанием всего того, что появлялось у нас перед глазами по правому и левому берегам Сены. Поль сидел, блаженно откинувшись на спинку кресла, поглядывая то на Сену, то на меня. Разгулявшийся речной ветерок безжалостно трепал его кудри и состояние тихой радости, плещущееся в его глазах, искрилось и фонтанировало, разбрасывая во все стороны искорки этого счастья.

Бойкий уличный фотограф, улыбаясь всем и каждому, пытался поймать в свой объектив всех проходящих на палубу людей, а когда мы вернулись с прогулки, готовые фотографии уже висели в его будочке у причала. Поль недовольно поморщился. Он терпеть не мог фотографировать и фотографироваться. Он считал, что фотографии должны быть либо профессиональные, либо никакие. Особенно его раздражали щелкающие фотоаппараты в музеях и, несмотря на строжайший запрет, сверкание вспышек, губительно действующих на краски. "Никак не могу понять, - говорил Поль раздраженно, - для чего туристы это делают! Все равно фотографии получатся некачественными. В киосках всех музеев Франции продаются прекрасные открытки, репродукции, выполненные художниками-фотографами высокого класса, с тщательно подобранным освещением, в условиях, специально созданных для того, чтобы добиться наилучшего качества фотографий. И все равно! Посмотри на репродукции Джоконды. Самая замечательная из них все же не способна отобразить прелесть оригинала".

И тем не менее мне было любопытно посмотреть на наши фотографии и, когда мы
вышли из речного трамвайчика, я потянула упирающегося Поля к будке фотографа, но увы, наших фотографий там не было, вернее была очень неудачная, на которой фотограф оттяпал нам пол-лица. Когда я взглянула на нее, мне стало не по себе. "Ну что ты так расстроилась? - утешал меня Поль - Наверное, у него дрогнула рука или его кто-то его случайно подтолкнул". " Нет, – покачала я головой - Не бывает в жизни случайностей". Ко мне вдруг так ясно, так отчетливо пришло понимание, что в этом и есть тот самый ответ на вопрос, все эти дни мучавший Поля, что нам ничто не дано изменить, ничто и никогда. Но я не позволяла грустным мыслям омрачать наши девять дней счастья.

Почти каждый вечер мы гуляли по набережной вдоль Сены. Уличные торговцы приспособились прикреплять к каменным парапетам большие длинные ящики, что-то вроде сундуков, в которых они запирали на ночь свой товар, а по утрам извлекали оттуда свои богатства, и торговля возобновлялась. Не знаю, насколько бойка и прибыльна она была, но чего только в этих ящиках нельзя было отыскать! Чего там только ни было! Там выставляли и художники свои картины, иногда довольно интересные, иногда откровенно коньюктурные, рассчитанные на невзыскательный вкус среднестатистического туриста. Там стояли и антиквары, разложившие под стеклом своих ящиков тусклую бронзу, пропитанную памятью прошлого. Больше всего вдоль набережной было, пожалуй, лавок с сувенирами, самыми популярными из которых были крохотные брелки - миниатюрные Эйфелевые башни и Нотр-Дам де Пари. Резали глаз пепельницы, майки и брелки с изображениями Джоконды, но туристы охотно сметали все. Очень интересно, порой, было заглянуть в ящики букинистов и старьевщиков. Около одного такого книжного развала я остановилась. Мое внимание привлекли книги на русском языке, и я стала аккуратно, чтобы не рассыпать эти ветхие тома, их перебирать.

Букинист, как позже выяснилось, выходец из Польши и проживший во Франции долгие годы, когда-то знал русский язык, но со временем все его знания свелись к двум–трем фразам приветствия, прощания, благодарности и извинений, которые он тут же не без гордости стал мне демонстрировать. Было так приятно ни о чем не заботясь, ни о чем не задумываясь, стоять вот так, прижавшись к плечу Поля, рядом с этим забавным старичком, выслушивая его несуразицы. Поль поинтересовался у букиниста, судьбой этих русских книг. Торговец, вдруг как-то слегка замявшись, ответил, что русский сосед, живший в его доме, уехал, оставив после себя много вещей, а книги он подарил ему. Мелькнула какая-то неправда. И сразу ощущение легкости и веселья улетучилось. Я вдруг увидела перед собой небольшую комнату, где жил этот русский человек, одинокий и всеми забытый, без семьи, без детей, как он долго болел, опекаемый добросердечными соседями, как под утро в один из пасмурных, осенних дней он бесшумно ушел, а хозяин дома раздал его соседям – своим жильцам весь его нехитрый скарб. Скорее всего, именно так эти русские книги и достались букинисту. У меня сжалось сердце.

Среди книг не было ничего такого, что привлекло бы мое внимание, никаких редких изданий, обычная русская и зарубежная классика на русском языке, но все, что у меня либо уже есть, либо просто не входило в сферу моих интересов. Я искала среди них для Поля Ильфа и Петрова, в надежде, что, может быть, он когда-либо осилит эти книги на русском, а пока я просто умоляла его прочесть их во французском переводе, потому что он не имел даже представления о том, кто эти авторы, каких героев они создали и кем являются эти персонажи для каждого русского человека. Вдруг из общей кучи книг выпала небольшая книжка Джека Лондона "Маленькая хозяйка большого дома". Я подобрала книгу и...опешила, взглянув на обложку. "Что случилось?" - спросил Поль, увидя мое замешательство. "Понимаешь,- пыталась я объяснить ему тот сумбур, происходящий у меня в голове, еще даже несформировавшийся в мысли, я только сегодня, пока бродила по твоей квартире, вспомнила эту книгу и назвала себя "Маленькой хозяйкой большого дома". "Так тому и быть! – торжественно провозгласил Поль. – Я буду учить русский язык по этой книге". " Ну что ты!, - пыталась я его остановить, – Далеко не каждому русскому человеку, носителю языка, легко дается чтение переводов Лондона". Но Поль даже не стал меня слушать. Он всучил букинисту какую-то монету и запихнул книжку в свою "походную библиотеку". "Мне хочется, - шепнул он, обхватив меня за плечи и касаясь губами моих волос, когда мы отошли от этого ящика, насквозь впитавшего в себя острый запах ушедшего времени, живущего в подвалах и на чердаках, - чтобы у меня дома остался этот том, который случайно выпал из общей кучи книг и о котором ты думала, сравнивая себя с его героиней". "Я не с героиней себя сравнивала, а только с названием," - рассмеялась я. "Все равно, - как-то торжественно-серьезно продолжал Поль. – Ты же сама все время повторяешь, что не бывает в жизни случайностей. Мне будет приятно, сознание того, что ты думала именно об этой книге, держала ее в руках, листала ее страницы и теперь она останется со мной... Понимаешь?" Я вздохнула. Как я его понимала! Может быть, даже больше, чем он сам себя.

Грусть следовала за мной неотступно, пытаясь оттеснить наше счастье. Я не давала ей завладеть моей душой, отгоняя непрошенные, незванные мысли, но все же...я не могла ни понимать, что пройдут эти девять дней и я останусь в жизни Поля всего лишь "маленькой хозяйкой большого дома", всего лишь на полке, среди множества других книг, которые будет время от времени тщательно пылесосить Вили, стирая следы моих рук, стирая память обо мне. А может быть, и сам Поль, роясь на книжных полках, случайно выронит из общей кучи книг этот изрядно потрепанный том. "Не бывает в жизни случайностей," – мелькнет в его лохматой голове давно забытая фраза, и он, с трудом вспоминая уже совершенно далекие ему русские буквы, прочтет по слогам, смешно произнося незнакомые слова на чужом для него языке, прочтет название этой книги и у него дрогнет сердце от остро пронзившей его душу, ушедшей в воспоминания, "маленькой хозяйки большого дома".

Продолжение следует

ИЛЛЮСТРАЦИИ

УЗОР ТРЕТИЙ